Святитель Амвросий Медиоланский «О благе смерти»

Святитель Амвросий Медиоланский

1. Смерть можно считать злом, если она вредит душе, но если ничего душе не причиняет, то она совсем не зло. А что не является злом, то, конечно же благо, ведь зло — это то, что порочно, тогда как не имеющее порока — благо. По этой причине вещи благие противоположны дурным, а дурные — благим. В самом деле, невиновность там, где отсутствует стремление причинить вред, и виновным называют злонамеренного, милосердным — того, кто прощает, а жестокосердным — того, кто неспособен смягчаться и прощать.

2. Иной, пожалуй, возразит: «Что более противоположно, чем жизнь и смерть? И в таком случае, если жизнь мы полагаем благом, как смерть может не быть злом?». Поэтому давайте разберемся, что такое жизнь и что такое смерть. Жить — значит наслаждаться даром дыхания, умереть — утратить его. Многие этот дар причисляют к благам. Следовательно, жизнь — возможность пользоваться благами, а смерть — лишение благ. И Священное Писание гласит: «Вот я дал пред лицом твоим жизнь и смерть, добро и зло» (Втор. 30:15), именуя жизнь добром, а смерть — злом и сопоставляя, таким образом, их между собой. Человек был помещен в рай, чтобы вкушать от древа жизни и прочих райских деревьев, кроме древа познания добра и зла, ведь в тот день, когда вкусит от него, смертью умрет. Человек не сохранил этой заповеди и лишился плодов жизни, и, изгнанный из рая, он изведал смерть. Значит, смерть, которая приходит как расплата за преступление, является злом.

3. Вообще, смерть бывает трех родов. Одна — это смерть вследствие греха, о ней говорит пророк: «Душа, которая согрешает, погибнет» (Иез. 18:4). Другая смерть — таинственная, когда человек умирает для греха и начинает жить для Бога, об этой смерти говорит апостол: «Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть» (Рим. 6:4). Третья — смерть, завершающая бег и дар нашей жизни, иначе говоря, разлучение души и тела. Заметим, что только одна смерть — зло, когда мы погибаем из-за собственных прегрешений. Вторая, напротив, — благо, ибо тот, кто прежде был мертв, освобождается от греха. Третья же смерть — ни то, ни другое. Для верных она представляется благом, но большинству людей внушает страх. Хотя она освобождает всех, радость дает немногим. И дело здесь не в каком-то изъяне, присущем смерти, а в нашей слабости: нас завлекают телесные желания и прочие удовольствия этого мира, и потому мы страшимся подойти к завершению пути, где нас ждет больше горечи, чем наслаждения. Но иначе думали святые и мудрецы, которые сокрушались о долготе земного странствия и полагали более прекрасным освободиться от земной жизни и пребывать со Христом, они даже проклинали день своего рождения, говоря, подобно Иову: «Да погибнет день, когда я родился» (Иов. 3:3).

4. Отчего же нам так дорога жизнь, если она полна тягот и тревог, бесчисленных козней, многих мучений и слез тех, кто угнетен скорбями, «и нет, как сказано в Писании, того, кто бы их утешил» (Екк. 4:1)? И поэтому Екклесиаст более славит умерших, нежели живущих, он говорит: «Блаженнее их обоих тот, кто еще не родился, кто не видел этого зла» (Екк. 4:3). И в другом месте также Екклесиаст человеку, прожившему долгий век, предпочитает извергнувшегося до рождения из утробы матери, ибо последний не увидел злых дел, что творятся в мире, не сошел в эту тьму, не погряз в суете века сего. И скорее обретет покой тот, кто не приходил в эту жизнь, чем тот, кто пришел в нее. Чем хороша жизнь для человека, который живет во мраке и не может насытиться своими желаниями? Если он в изобилии приобретает богатства, то теряет плод своего спокойствия, потому что принужден сторожить то, чего он с постыдной алчностью добивался, чтобы теперь еще более жалким образом владеть вещами, которые не могут ему принести пользу. Что может быть более достойно сожаления, чем участь мучительно сторожить богатства, которые, несмотря на изобилие, совершенно бесполезны?

5. Итак, если жизнь полна тягот, то окончание ее, конечно, облегчение. Облегчение — благо, а смерть — окончание мучений, и, следовательно, смерть есть благо. Ведь не иному возрадовался праведный Симеон, получивший откровение о том, что не увидит смерти прежде, чем узрит Господа Христа. И когда родители принесли младенца Христа в храм, он взял Его на руки и сказал: «Ныне отпускаешь раба Твоего в мире» (Лк. 2:28), как если бы его удерживала в этой жизни необходимость, а не желание. Он так молит об отпущении, словно спешит к освобождению от оков. Ибо существуют своего рода телесные оковы и, что еще тяжелее, оковы соблазнов, которые стесняют нас и ввергают в беззаконное рабство, подчиняя закону греха. В самый миг смерти мы видим, как душа умирающего постепенно освобождается от плотских цепей и, изойдя устами, улетает прочь, покидая темницу тела, будто жалкую лачугу. И святой Давид также спешил оставить это место земного странствия, говоря: «Пришелец я у Тебя на земле и странник, как все отцы мои» (Пс. 38:13). И поэтому, словно путник, он устремлялся к той единой родине всех святых, моля, оттого что осквернился, пребывая на земле, отпустить ему грехи прежде, чем он оставит жизнь. Ведь кто в земной жизни не получит прощения грехов, не пребудет в жизни иной. Не пребудет там тот, кто не смог вступить в жизнь вечную, ибо жизнь вечная есть прощение грехов. И потому Давид говорит: «Отпусти мне, чтобы мог я отдохнуть прежде, нежели отойду, и более не будет меня» (Пс. 38:14).

6. Почему же столь желанна для нас эта жизнь, устроенная так, что чем дольше человек в ней задерживается, тем большим бременем бывает отягощен? Сам Господь говорит: «Довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6:34), и Иаков сказал: «Дней моей жизни имею я сто тридцать лет, кратки они и несчастны» (Быт. 47:9), — не потому, что дни плохи, но оттого, что в нас день ото дня накапливается дурное.

7. Ни один наш день не проходит без греха. Прекрасно говорит апостол: «Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение» (Флп. 1:21), указывая первым утверждением на необходимое для жизни, а вторым — на благо, приносимое смертью. Действительно, Христос — наша жизнь, Ему мы служим, послушание Ему должны являть святые Его, проповедуя Евангелие. И Симеон, который говорит: «Ныне отпускаешь раба Твоего», ждал своего часа ради Христа. Христос — наш Царь, и не можем мы пренебрегать Его велениями и отступать от них. Сколь многим людям император этой земли повелевает отправиться в чужие края для исполнения ли должности или с каким-либо поручением! Разве могут они уклониться, не имея на то его позволения? А насколько важнее повиноваться велениям божественным, чем человеческим! Итак, для святого жизнь — Христос, и смерть — приобретение. Как раб, не уклоняется он от служения жизни и, как мудрец, ценит то, что обретает по смерти. Приобрести же означает прекратить преумножение грехов, удалиться от дурного и устремиться к лучшему. Апостол заключает: «Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше, а оставаться во плоти нужнее для вас» (Флп. 1:23-24). Одно лучше, другое — нужнее; нужнее из-за плода, который принесут труды, а лучше из-за благодати и соединения со Христом.

8. Следовательно, раз апостол указал, что разрешившийся от тела будет со Христом, если достоин этого, рассмотрим, что есть смерть, а что — жизнь. Итак, мы выяснили, что, согласно Писанию, смерть — это освобождение души от тела и своего рода разделение человека. Мы разрешаемся от уз, связывавших душу и тело, когда оставляем мир. Потому и Давид говорит: «Разрушил Ты узы мои; Тебе принесу жертву хвалы» (Пс. 115:7-8). Узы же этой жизни, то есть союза души и тела, изъяснены в предшествующем стихе того же псалма: «Честна в очах Господних смерть святых Его» (Пс. 115:6). И потому, пророчески предвидя, что пребудет со святыми и с отдавшими по обетованию души свои за Христа, Давид радуется, ведь и он верно жертвовал собою ради народа Божьего, когда на поединке сражался с Голиафом и в одиночку отразил опасность, грозившую всем, или когда был готов на смерть, чтобы изгладить грех свой перед Господом, или когда решился сам понести наказание ради спасения народа, пораженного Господней карою. Ведь он знал, что больше чести умереть за Христа, чем царствовать в земной жизни. Что может быть выше, чем соделаться жертвою ради Христа? И хотя можно прочесть о многих жертвах, которые Давид приносил Господу, все же здесь он прибавляет: «Тебе принесу жертву хвалы». Не говорит «приношу», но — «принесу», помышляя о той совершенной жертве, когда всякий, разрешившись от телесных уз, предстоит Господу, делая себя жертвою хвалы Его, ибо нет совершенной хвалы прежде смерти, невозможно воздавать кому-либо верную хвалу на земле, когда дальнейшая жизнь еще неизвестна. Итак, смерть есть разлучение души и тела. Так и у апостола мы прочитали: «Разрешиться и быть со Христом несравненно лучше» (Флп. 1:23). Что же влечет за собой это разлучение, кроме того, что освобождает тело, дает ему отдохновение, а душе приносит покой и свободу? А то, что если душа благочестива, ей суждено быть со Христом!

9. Итак, что делают в этой жизни праведники, как не освобождаются от повиновения телесным страстям, опутывающим нас словно цепи, и силятся сбросить это бремя, и отрекаются от удовольствий и роскоши, и бегут от плотских распалений? Разве не подражает образу смерти всякий, для кого при жизни умерли все телесные наслаждения и сам он умер для страстей и всяких мирских соблазнов, как умер апостол Павел, сказавший: «Для меня мир распят, и я для мира» (Гал. 6:14)? Наконец, чтобы знали мы о существовании смерти при жизни, благой смерти, он призывает нас носить смерть Иисусову в теле своем, ведь кто принял на себя Его смерть, тот и жизнь Господа Иисуса в теле своем обретет. Так пусть же действует в нас смерть, чтобы могла действовать жизнь. Отрадна жизнь после смерти, то есть отрадна жизнь после победы, отрадна жизнь по окончании борений, ибо закон плоти не восстанет вновь на законы духа, и нет для нас более состязания с телом смерти, есть лишь победа над телом смерти. И я не знаю, не более ли важна эта смерть, чем жизнь. Конечно, мною движет речение апостола, говорящего: «Так что смерть действует в нас, а жизнь в вас» (2 Кор. 4:12). Смерть одного созидала жизнь стольких народов! И потому учит он, что этой смерти, блаженной для нас, должны желать мы, пребывая на земле, чтобы просияла в нас смерть Христова, от которой истлевает наш внешний человек, чтобы обновился наш внутренний и разрушилось наше земное жилище и открылась нам обитель небесная. Такой смерти сподобляется тот, кто удаляется от единения с плотью и освобождается от ее оков, о которых Господь говорит тебе устам и пророка Исаии: «Но разреши все оковы неправды, расторгни обязательства насильных соглашений, и угнетенных отпусти на свободу, и всякую преступную ложь истреби» (Ис. 58:6).

10.Такой смерти сподобляется тот, кто отрекается от страстей, возносится над земными наслаждениями и достигает той небесной обители, где апостол Павел пребывал еще при жизни. Ведь иначе не мог бы он сказать: «Наше же жительство — на небесах» (Флп. 3:20), — эти слова можно отнести и к высоте заслуг, и к высоте помышлений. Там пребывали его помыслы, там жила его душа, там пребывала его мудрость, которая, без сомнения, не могла оставаться в тесных пределах плоти. Мудрец в поисках божественного отчуждает душу свою от тела, удаляется от приятельства с ним и, когда приближается к познанию истины, желая видеть ее как бы открытой и ясной, стремится сбросить с себя сети и развеять телесное помрачение. И не можем мы уловить эту высшую истину ни руками, ни взором, ни слухом, ибо все видимое — преходяще, тогда как вечное — незримо. Действительно, нас часто обманывает зрение, и по большей части мы видим совсем не то, что есть на самом деле, нас также обманывает и слух, а потому станем помышлять более о незримом, чем о видимом, если не хотим быть обманутыми. Когда же еще наша душа не ошибается, когда достигает она престола истины, как не тогда, когда отсекает себя от этого тела и уже не позволяет ему обманывать и морочить себя? Душа бывает обманута тем, что видят глаза, и обманута тем, что слышат уши, а потому да отвергнется она тела и оставит его. Потому восклицает апостол: «Не прикасайся», «не вкушай», «не дотрагивайся», что все истлевает от употребления (Кол. 2:21-22); ведь к растлению ведут вещи, служащие услаждению плоти. И показав, что не снисхождением к телу, но возвышением духа и смирением сердца обретается истина, он прибавляет: Наше же жительство — на небесах (Флп. 3:20). Стало быть, на небесах следует искать истину — а она там есть и пребывает, — чтобы обрести себя в себе самом, и собрать всю мощь добродетели, и не расточать, не вверять ее другим, но самого себя познавать и постигать, и осознать необходимость следовать тому, что представляется истинным: познать ложность того, что ценил прежде, выбирая плотское удовольствие, и бежать, и удаляться от этого, ибо оно полно обмана.

11. Значит, справедливо апостол бесславит и ни во что не ставит тело, называя его «телом смерти». Разве кто сумел очами узреть сияние добродетели, или руками объять праведность, или, бросив взор, разглядеть мудрость? Когда мы о чем-либо размышляем, нам не хочется, чтобы кто-то мешал нам, чтобы кто-то докучал нашему слуху, мы настолько погружены в себя, что зачастую не видим окружающего. Более того, много откровеннее мы размышляем по ночам, когда лучше думается обо всем, чем взволновано сердце. Поэтому и пророк говорит: «Что говорите в сердцах ваших, о том на ложах ваших каетесь» (Пс. 4:5). К тому же часто некоторые закрывают глаза, если хотят с усилием извлечь что-либо из глубины сознания, избегая, таким образом, помехи перед глазами. Часто мы ищем уединения, чтобы никто не нашептывал нам в уши своих речей и иная тропинка не увела бы от истины душу, ревностно преданную размышлению, и не сбила бы ее с пути.

12. Итак, нужды и привычки нашего тела порождают и доставляют нам множество забот, отнимающих у души ее силу и мешающих сосредоточенности. Поэтому прекрасны слова святого Иова: «Помни, что как глину меня Ты слепил» (Иов. 10:9). Ведь если тело — глина, то, без сомнения, оно марает нас, а не очищает и оскверняет душу нечистотой невоздержания. «Кожею и плотью, — говорит он, — одел Ты меня, костьми и жилами скрепил» (Иов. 10:11). И вот связывают и стягивают нашу душу телесные жилы, поэтому порой она впадает в оцепенение и часто бывает согбенна. И добавляет Иов: «Не сотворил Ты меня чистым от беззакония. Если нечестив буду, горе мне! Если же праведен буду, не смогу поднять головы, ибо полон смятения. Навел Ты на меня искушения» (Иов. 10:14,15,17). Что же наша жизнь, как не ловушки повсюду? Среди них шествуем мы и находимся среди многих искушений. Как выше говорит Иов: Не искушение ли жизнь человеческая на земле (Иов. 7:1)? Верно указывает он — «на земле», ибо существует для человека и жизнь на небесах. Сказано: «Словно плата наемника жизнь его» (Иов. 7:1). Это жизнь в трудах под жарким солнцем, более ничтожная, чем пустая молва, непостоянная и колеблющаяся, жилище ему глиняные дома и вся жизнь его — в грязном месиве. Нет в нем ни твердости мысли, ни постоянства: днем желает наступления ночи, ночью призывает день, до еды стон, за едой же стенания, слезы, страдания, страхи и тревоги. И нет человеку ни успокоения от волнений, ни отдыха от трудов. Еще ужаснее приступы ярости и негодования. Многие жаждут смерти и не могут вымолить ее, если же получают, радуются, ибо одна только смерть успокоение для человека.

13. Но кто-нибудь скажет, дескать, написано: «Бог не сотворил смерти» (Прем. 1:3). Жизнь была в раю, там, где древо жизни, и «жизнь была свет человеков» (Ин. 1:4). А смерть, стало быть, то зло, которое появилось и проникло в мир потом. Но как же смерть может быть злом, если она либо, как полагали язычники, неощутима, либо, по слову апостола, является обретением Христа, пребывать с Которым намного лучше? Как может смерть быть для нас злом, если после смерти мы ничего не будем чувствовать? Там, где нет возможности ощущать, разумеется, нет и печали от обиды, ведь печаль — это чувство. Если же по смерти можно чувствовать, то, без сомнения, существует жизнь после смерти, и переживет смерть душа, которая продолжает чувствовать и жить. А так как после смерти сохраняется жизнь и душа, сохраняется и благо, не утраченное в смерти, но приумноженное. Никакой преградой не может смерть удержать душу, которая, напротив, теперь совершает большее, ибо совершает свойственное ей, без какого-либо сообщничества с телом, в коем скорее обуза, нежели польза для души. Может ли быть какое зло для души, стоящей на страже чистоты своей и следующей наставлениям добродетели? Если же душа не сохранила добродетели, то не смерть зло для нее, а эта жизнь, ибо не стала она настоящей жизнью: ведь что за жизнь в плену греха и порока? И отчего тогда мы обвиняем смерть, которая есть либо плата за жизнь, либо прекращение ее скорбей и мучений? Итак, смерть либо приносит благо своего покоя, либо отягощена чужим злом.

14. Теперь взгляни на это: если жизнь — бремя, то смерть — освобождение, если жизнь — страдание, то смерть — лекарство; и если будет суд после смерти, будет и жизнь после смерти. Значит, наша земная жизнь не является благой? Или, если здесь жизнь благо, как может там не быть благом смерть, когда там уже нет никакого трепета перед Страшным Судом? Но сама жизнь здесь, если она блага, то чем хороша? Без сомнения, добродетелью и добрыми нравами. Значит, не в соединении души с телом заключается благо жизни, но в том, что душа с помощью добродетели пагубное от себя отталкивает, а благо смерти приобретает, чтобы совершалось то, что для души важнее, чем приятельство и союз с телом. Если благая жизнь — отражение души, отделяющейся от тела, и если блага душа, что возносится и удаляется от соединения с телом, то и смерть, которая душу от плоти разрешает и освобождает, несомненное благо.

15. Итак, смерть во всех отношениях благо: и потому что разделяет борющиеся стороны, чтобы перестали они нападать друг на друга, и потому что служит пристанищем для того, кто измучен жизненными бурями, ищет покоя в надежной гавани, и потому что не ухудшает нашего положения, но каким обретает, таким сохраняет каждого из нас до будущего Суда и самим покоем своим согревает и избавляет от ненависти к настоящему и умиротворяет ожиданием грядущего. Выходит, напрасно люди боятся смерти, словно конца своего существования. Ведь если вновь поразмыслим о том, что Бог не сотворил смерти, но только после того, как человек впал в грех непослушания и обмана, явилась мысль, что земля должна возвратиться в землю свою, тогда поймем мы, что смерть не что иное, как конец греха, чтобы не умножалась вина тем больше, чем более длится жизнь. Ведь Господь претерпел муки, пойдя на смерть, чтобы вина прекратилась.

Источник: Святитель Амвросий Медиоланский «О благе смерти». Текст приводится в сокращении (на основании материалов сайта Азбука.ру)